Предисловие к книге:

Яков Ланда - советский интеллигент.
И пауза. Не как на эстраде, когда "ляпнувший невпопад" плут-конферансье запечатывает уста ладошкой и весело при этом стреляет глазками. Пауза, потому что сказанное требует времени на размышление. Да, это звучит, как обличение - но только в известном смысле, ибо в известном смысле может звучать и как похвала. Так же само, как "Ленинград".
Советский интеллигент - это обширный смысловой ряд, на одном фланге которого сквозь праздничный хрусталь, как сквозь прощальные слезы, просматриваются чьи-то там космические успехи, на другом, под любую бормотуху, рдеют гроздья гнева, и своего, и чужого, а в центре - невиданные залежи счастья, обретенного в борьбе с дефицитом и принимающего облик - сегодня сыра, завтра "Нового мира", послезавтра пары испанских сапог.
Однако главное состоит в том, что семантически "советский интеллигент" является оксюмороном. А, следовательно, парадигмой высокой трагедии: обе створки этого понятия как бы заряжены энергией взаимного отрицания, и за плотно закрытыми ставнями идет нескончаемый бой - к счастью, не с самим собою, иначе результат был бы предрешен. И писатель Ланда, о чем бы он не писал, пишет в первую голову про то же. Не знаю, как другим - мне, в схватке, что происходит на страницах этой книги, победитель очевиден. Поэтому и чтение ее радостно.
И еще. Нельзя забывать, что выходец из глухой провинции, герой ведет параллельно свою "малую" войну - родившимся в столице неведомую. Это борьба за культурное равноправие с теми, кому, чтобы побывать в "Театре на Таганке" достаточно проехать несколько остановок в метро.
Читая Ланду, понимаешь: автор - книжник, его ненавязчивой эрудиции, конечно, завидуешь, но главное даже не это. Письмо Ланды отличает редкостная для жанра "литературных исповедей" эстетическая чистоплотность. Последнее, с учетом присущей произведению в целом своеобразной и весьма прихотливой конструкции, ставит Якова Ланду в разряд писателей, которых принято - да и приятно - вводить в номенклатуру посредством подбора культурных аналогий: а он - как кто? Детство, южный городок с его поросшими пыльной травой двориками, повальным "шшшо" и подвесным мушиным кладбищем нал обеденым столом. Отец, чья ирреальность в действительности болезненно реальна и так узнаваема... Все это больше, чем просто прочитывается, это заполняет промежутки между словами, пузырится между буквами.
Следуя традиции подыскивать - и находить - соответствия тому или иному явлению в литературе, дерзну вслед за Бродским, назвавшим Ю. Алешковского Моцартом нашей прозы, уподобить Ланду ее Бруно Шульцу. Я уверен, что читатель, закрывая эту книгу, от всего сердца со мною согласится.

Л. ГИРШОВИЧ (Ганновер)